Я сел у окна, откуда мог видеть там и сям между деревьями блеск воды в озере. Я думал про себя: «Мое земное странствование привело меня сюда, почему не кончиться ему здесь?»

Кто будет скорбеть обо мне, если о моем самоубийстве станет известно завтра? Из всех живых людей у меня, может быть, меньше всего друзей, меньше всего обязанностей по отношению к другим, меньше причин колебаться оставить свет, в котором нет места для моего честолюбия, нет существа для моей любви.

Кроме того, какая необходимость разглашать, что моя смерть была вызвана самоубийством? Легко будет представить, что эта смерть была случайной.

В ту прекрасную летнюю ночь, после долгого дня, проведенного в дороге, разве я не мог самым естественным образом выкупаться в прохладной воде, прежде чем лечь в постель? И как ни опытен был я в искусстве плавания, разве со мной не могли случиться судороги? На уединенных берегах озера Зеленых Вод крик утопающего человека о помощи никто не услышит ночью, «смертельный» случай объяснится сам собой. Было буквально только одно затруднение на пути моем, затруднение, уже приходившее мне в голову. Мог ли я наверняка преодолеть животный инстинкт самосохранения, чтобы добровольно пойти ко дну при первом погружении в воду?

Атмосфера в комнате была душная и тяжелая. Я ходил взад и вперед то в тени, то при лунном свете, то под деревьями перед дверью коттеджа.

Из нравственных препятствий к самоубийству ни одно теперь не имело на меня влияния. Я, когда-то находивший невозможным извинить, невозможным даже понять отчаяние, которое заставило мистрис Ван-Брандт покуситься на самоубийство, — я теперь замышлял спокойно тот самый поступок, который приводил меня в ужас, когда его совершал другой! Должны ли мы не спешить осуждать недостатки наших ближних по той неоспоримой причине, что мы никогда не можем быть уверены, как скоро подобные искушения могут довести нас самих до подобного проступка? Вспоминая события той ночи, я могу припомнить только одно соображение, остановившее мои шаги на гибельном пути, который вел меня к озеру. Я все еще сомневался, будет ли возможно утопиться такому пловцу, как я. Вот все, что волновало мою душу. Относительно всего остального мое завещание было написано, других дел, еще не устроенных, у меня было немного. У меня не оставалось никакой надежды соединиться в будущем с мистрис Ван-Брандт. Она ни разу не написала мне, со времени нашей последней разлуки я ни разу не видал ее во сне. Она, без всякого сомнения, примирилась со своей жизнью за границей. Я простил ее за то, что она забыла меня. Мои мысли о ней и о других были снисходительными мыслями человека, душа которого уже отдалилась от этого мира, взгляды которого быстро ограничивались одной идеей о его собственной смерти.

Мне надоело ходить взад и вперед. Уединение начало тяготить меня. Моя собственная нерешительность раздражала мои нервы. После продолжительного созерцания озера сквозь деревья я пришел наконец к положительному заключению. Я решил попытаться выяснить, сможет ли утопиться хороший пловец.

Глава XXXIV

НОЧНОЕ ВИДЕНИЕ

Вернувшись в гостиную коттеджа, я сел у окна и раскрыл свою записную книжку на пустой странице. Я должен был дать некоторые указания своим душеприказчикам, указания, которые могли избавить их от хлопот и нерешимости в случае моей смерти. Скрыв мои последние инструкции под пошлым заглавием «Заметка для моего возвращения в Лондон», я начал писать.

Я исписал целую страницу записной книжки и только что собирался писать на следующей, как начал чувствовать затруднение сосредоточить свое внимание на предмете, непосредственно подлежащем ему. Я тотчас вспомнил точно такое же затруднение, которое почувствовал на Шетлендских островах, когда напрасно старался сочинить письмо к моей матери. Его тогда должна была писать мисс Денрос. В довершение сходства мои мысли теперь устремились, как устремлялись тогда, к последним воспоминаниям о мистрис Ван-Брандт.

Минуты через две я начал опять чувствовать те же странные физические ощущения, которые испытал первый раз в саду Денроса. Та же самая таинственная дрожь пробегала по мне с головы до ног. Я опять осматривался вокруг, неясно сознавая, на каких предметах останавливались мои глаза. Нервы мои напряглись в эту прелестную летнюю ночь, как будто в атмосфере преобладало электричество и наступала магнитная буря.

Я положил на стол свою записную книжку и карандаш и встал, чтобы опять выйти под деревья. Даже то ничтожное усилие, которое я должен был сделать, чтобы перейти через комнату, оказалось свыше моих сил. Я остался прикованным к месту, обернувшись лицом к лунному сиянию, струившемуся в отворенную дверь.

Прошел некоторый промежуток времени, и, когда я еще смотрел в дверь, я стал сознавать, что между деревьями, окаймлявшими берег озера, что-то движется. Прежде всего заметил я две серые тени, медленно направлявшиеся ко мне между стволами деревьев. Постепенно тени принимали более и более определенные очертания и наконец предстали двумя фигурами, из которых одна была выше другой. По мерс того как они приближались, их сероватый оттенок исчезал. Они нежно сияли своим собственным внутренним светом, приближаясь к открытому пространству перед дверью. Третий раз находился я в призрачном присутствии мистрис Ван-Брандт, а с ней, держа ее за руку, находился второй призрак, никогда прежде не виданный мной, — призрак ее дочери.

Рука об руку, сияя неземным блеском при ярком лунном свете, обе стояли передо мной. Лицо матери опять смотрело на меня грустными и умоляющими глазами, которые я помнил так хорошо. Но лицо ребенка невинно сияло ангельской улыбкой. Я ждал молча, какое слово будет сказано, какое движение будет сделано. Движение было сделано раньше слова. Ребенок выпустил руку матери и, медленно поднимаясь вверх, остался висящим в воздухе — нежно сияющим призраком из-за темной листвы деревьев. Мать скользнула в комнату и, остановилась у стола, на который я положил записную книжку и карандаш, когда не смог больше писать. Как и прежде, она взяла карандаш и написала на пустой странице. Как и прежде, она сделала мне знак подойти ближе к ней. Я приблизился к ее распростертой руке и опять почувствовал таинственный восторг ее прикосновения к моей груди, и опять услышал ее тихий, мелодичный голос, повторявший слова: «Вспомните обо мне. Придите ко мне». Она отняла руку от груди моей. Бледный свет, обнаруживавший ее присутствие, задрожал, померк, исчез. Она сказала. Она исчезла.

Я придвинул к себе развернутую записную книжку. И на этот раз увидел только эти слова, написанные рукой призрака:

«Следуйте за ребенком».

Я опять посмотрел на пустынный ночной ландшафт.

Там в воздухе, нежно сияя из-за темной листвы деревьев, все еще порхал звездный призрак ребенка.

Совершенно бессознательно переступил я за порог двери. Нежно сияющее видение ребенка медленно двигалось передо мной между деревьями. Я шел как человек, скованный чарами. Призрак, медленно подвигавшийся вперед, вывел меня из леса и мимо нашего старого дома повел обратно к уединенным проселочным дорогам, по которым я шел из города к озеру Зеленых Вод. Время от времени, когда мы шли своей дорогой, светлый призрак ребенка останавливался, порхая низко на безоблачном небе. Его лучезарное личико смотрело на меня с улыбкой, оно манило меня своей ручкой и опять неслось далее, ведя меня как звезда вела восточных волхвов в былое время.

Я дошел до города. Воздушный призрак ребенка остановился, порхая над домом, где я оставил вечером свой дорожный экипаж. Я велел опять запрячь лошадей. Кучер ждал моих распоряжений. Я поднял глаза. Рука ребенка указывала к югу по дороге, которая вела в Лондон. Я велел кучеру вернуться к тому месту, где я нанял экипаж. Время от времени, пока мы ехали, я смотрел в окно. Светлый призрак ребенка все порхал передо мной, тихо скользя на безоблачном небе. Меняя лошадей на каждой станции, я ехал целую ночь — ехал, пока солнце не взошло на востоке неба. И все время, и ночью и днем, призрак ребенка порхал передо мной в своем неизменном и мистическом свете. Милю за милей вел он меня к югу, пока мы оставили за собой сельскую местность и, проехав сквозь шум и суету большого города, остановились под тенью древней башни на берегу реки, текущей возле нее. Кучер подошел к дверце экипажа, спросить, имею ли я еще надобность в его услугах. Я велел ему остановиться, когда увидел, что призрак ребенка замер в своем воздушном странствовании. Я опять поднял глаза вверх. Рука ребенка указывала на реку. Я заплатил кучеру и вышел из экипажа. Порхая передо мной, ребенок указывал путь к пристани, заполненной путешественниками и их поклажей. У пристани стоял корабль, готовый к отплытию. Ребенок привел меня к кораблю, опять остановился и порхал надо мной в дымном воздухе.